Трудно сказать, насколько степь широкая, раздольная, как величает её песня, своим простором, которому конца-краю нет, воспитывала в древнерусском южанине чувство шири и дали, представление о просторном горизонте, окоёме, как говорили в старину; во всяком случае, не лесная Россия образовала это представление. <…> Историческим продуктом степи, соответствовавшим её характеру и значению, является казак… по первоначальному и простейшему южно-русскому своему облику человек вольный… — исторический преемник древних киевских богатырей, стоявших в степи на заставах богатырских, чтобы постеречь землю Русскую от поганых… В. О. Ключевский
Всегда в литературе степь упоминалось вместе с казаками и Доном
«Судьба казачья – степь донская» Вся жизнь казака проходила в степи… Сухую степную землю в крохотном узелке, крепившемся на груди, увозил он с собой, отправляясь в поход. Дон и Степь всегда стояли рядом в казачьем фольклоре. В одной из песен Дон назывался батюшкой, а степь – матушкой казака.
Необъятные пространства, которые со всех сторон окружают и теснят русского человека, — не внешний, материальный, а внутренний, духовный фактор его жизни. Эти необъятные русские пространства находятся и внутри русской души и имеют над ней огромную власть. <…> Это — география русской души. Н. А. Бердяев ◄
Степь предстает в произведениях писателей то живым существом, то местом действия, то олицетворением казачьей истории. Она перестала быть просто природным явлением. Для писателей она превратилась в рабочий инструмент, который кормил их так же, как настоящая степь казаков-землепашцев.
«Степь родимая! Горький ветер, оседающий на гривах косячных маток и жеребцов. На сухом конском храпе от ветра солоно, и конь, вдыхая горько-соленый запах, жует шелковистыми губами и ржет, чувствуя на них привкус ветра и солнца. Родимая степь под низким донским небом! Вилюжины балок суходолов, красноглинистых яров, ковыльный простор с затравевшим гнездоватым следом конского копыта, курганы, в мудром молчании берегущие зарытую казачью славу... Низко кланяюсь и по-сыновьи целую твою пресную землю, донская, казачьей, не ржавеющей кровью политая степь!»
"Молодая трава здесь, на подсолнечной стороне лога, была выше и гуще. Пресное дыхание согретого солнцем чернозёма не могло заглушить тончайшего аромата доцветающих степных фиалок. Они росли на прошенной залежи, пробивались между сухими будыльями донника, цветным узором стлались по краям давнишей межи, и даже на кремнистокрепкой целине из прошлогодней, поблекшей травы смотрели на мир их голубые, детски-чистые глаза. Фиалки доживали положенный им срок в этой глухой и широкой степи, а на смену им по склону лога на солонцах уже поднимались сказочно яркие тюльпаны, подставляя солнцу свои пунцовые, жёлтые и белые чашечки, и ветер, смешав разнородные запахи цветов, далеко разносил их по степи».
«За хутором призывно чернела освобожденная от снега зябь. Взвороченные лемехами пласты тучного чернозёма курились на сугреве паром. Великая благостная тишина стояла в полуденные часы над степью. Над пашнями - солнце, молочно-белый пар, волнующий выщелк раннего жаворонка, да манящий клик журавшиной станицы, вонзающейся грудью построенного треугольника в густую синеву безоблачных небес. Над курганами, рожденное теплом, дрожит, струится марево; острое зелёное жало травяного листка, отталкивая прошлогодний отживший стебелёк, стремится к солнцу. Высушенное ветром озимое жито словно на цыпочках поднимается, протягивая листки встреч светоносным лучам."
"Вызрел ковыль. Степь на многие вёрсты оделась колышущим серебром. Ветер упруго приминал его, наплывая, шершавил, бугрил, гнал то к югу, то к западу сизо-опаловые волны. Там, где пробегала текучая воздушная струя, ковыль молитвенно клонился, и на седой его хребтине долго лежала чернеющая тропа."
«Отцвели разномастные травы. На гребнях никла безрадостная выгоревшая полынь. Короткие ночи истлевали быстро. По ночам на обугленно-черном небе несчетные сняли звезды; месяц - казачье солнышко, темнея ущербленной боковиной, светил скупо, бело; просторный Млечный Шлях сплетался с иными звездными путями. Терпкий воздух был густ, ветер сух, полынен; земля, напитанная все той же горечью всесильной полыни, тосковала о прохладе. Забились гордые звездные шляхи, не попранные ни копытом, ни ногой; пшеничная россыпь звезд гибла на сухом, черноземно-черном небе, не всходя и не радуя ростками; месяц - обсохлым солончаком, а по степи - сушь, сгибшая трава, и по ней белый неумолчный перепелиный бой да металлический звон кузнечиков...»
Ночью в степи
«Сколько же обличий у этой своенравной степной осени? Вот обернулась она злой ненавистной тещей, покрылась серым старушечьим платком и ну хлопать дверями во всем холодном неуютном доме. И все ей не так, и все не на месте. Злобно гоняет она по степи пучки спутанной травы, треплет за колючие косы молоденькую гледичию – нелюбимую невестку свою. А то вдруг завоет, запричитает, и зальется холодными слезами, и плачет, плачет, ничем не успокоишь растревоженную старуху. Но вдруг выглянет она из-за серой тучи краешком теплого мягкого солнца. И вспыхнут в его животворных лучах веселые озими, и заулыбаются всему свету зелеными улыбками. Как ласково, с какой материнской заботой лелеет осень своих зеленых младенцев в черной пушистой колыбели. А бывает, что обернется она богатой красавицей-невестой. Тогда нарядит осень своих подружек в лесных полосках в самые нарядные сарафаны: и светло-желтые, как листья у клена, и пунцово-красные, как у дикой степной вишни, и коричневые, как у молоденьких дубков, и фиолетовые, как у бирючины и бересклета. Сколько нарядов у ее подружек! И каких! И надо всем этим веселым и пестрым богатством раскинулся высокий и по-осеннему посветлевший купол прозрачного голубого неба. И на тонких паутинках повисли и летят неведомо куда маленькие паучки…»
«Зима в степи легла снежная. У лесных полос намело такие сугробы, что из-за них виднелись только верхушки деревьев. Овраги и балки завалило снегом – выровняло степь. И она лежала большая, белая, бесприютная. Вечерами над степью на короткое время вспыхивали сумрачные багровые закаты: первый признак еще больших холодов на завтра».
«Иногда по самому лезвию степи, по дальнему синему пределу ее, вымытому дождем, то ли одинокое облачко проскользнет, то ли шатер на колесах. И — нет его. А может быть, и не было совсем».
«В дымчато-синих сумерках дремала лазоревая степь, на круговинах отцветающего чабреца последнюю за день взятку брали пчелы. Ковыль, белобрысый и напыщенный, надменно качал султанистыми метелками. Овечья отара двигалась под гору к Тополевке. Дед Захар, опираясь на чакушу, шел молча. По дороге, на заботливо расшитом полотнище пыли, виднелись следы: один волчий, шаг в шаг, редкий и разлапистый, другой - косыми полосами кромсавший дорогу - след тополевского трактора. Там, где летник вливается в заросший подорожником позабытый Гетманский шлях, следы расстались. Волчий свернул в сторону, в яры, залохматевшие зеленой непролазью бурьяна и терновника, а на дороге остался один след, пахнувший керосиновой гарью, размеренный и грузный.»
Виталий Закруткин «Млечный путь» » В степи стояла та глухая тишина, какая бывает только вдали от больших городов и от железной дороги. Эта степная тишина не была мертвым безмолвием – ночная степь жила своей жизнью. Но в ней не было того невнятного, бесконечного гула, который в городе не прекращается ни днем ни ночью. Общая тишина ночи только подчеркивала и оттеняли немногие звуки в степи. <…> Степь лежала тихая, окутанная сумраком августовской ночи, и над степью сияло высокое темное небо, на котором мерцали звезды.»
Природа донской степи для человека, посвятившему себя изобразительному искусству подвергает художника довольно суровому испытанию. В ландшафтах Дона нет тех красот с золотыми рощами и зелеными дубравами, какие столь характерны для средней полосы России и ее Севера. Но в степном пейзаже есть свое очарование, которое доступно только тому, кто здесь родился и постоянно испытывал на себе ощущение восторга в пору весеннего цветения станичных садов и звона первой зелени прибрежных рощ или месяцы суровых зим и осенних дней.
СТЕПЬ - безлесная и нередко безводная пустошь на огромном расстоянии, пустыня. Такой представлена степь в «Толковом словаре» В.И.Даля. Художники же видят донскую степь то яркой и пестрой, то мелодичной, завораживающей своей красотой. Некоторые видят её спокойной, таинственной и загадочной. Все, безусловно, видят степь по-разному. Картины, изображающие степь, не могут быть одинаковыми, однообразными, но соединяет их все дух степи, такой непредсказуемый, но всё же для каждого человека такой родной.
Спасибо за внимание
